Неточные совпадения
В
зале сделалось
общее движение.
Общий ужас и изумление. Некоторые чиновники тихонько вышли в
залу и оттуда слушали, что будет дальше.
Но, несмотря на это, опальный университет рос влиянием, в него как в
общий резервуар вливались юные силы России со всех сторон, из всех слоев; в его
залах они очищались от предрассудков, захваченных у домашнего очага, приходили к одному уровню, братались между собой и снова разливались во все стороны России, во все слои ее.
Еще в семи — и восьмидесятых годах он был таким же, как и прежде, а то, пожалуй, и хуже, потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала пол и стены, а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из
общего огромного
зала от входа с Цветного бульвара до выхода на Грачевку.
Вот эти-то «имеющие приезд ко двору» заслуженные «болдохи» или «иваны» из «Шиповской крепости» и «волки» из «Сухого оврага» с Хитровки имели два входа — один
общий с бульвара, а другой с Грачевки, где также исчезали незримо с тротуара, особенно когда приходилось тащить узлы, что через
зал все-таки как-то неудобно.
За пледом стоит Аня; она делает реверанс, бежит к матери, обнимает ее и убегает назад в
залу при
общем восторге.
Это было ему с руки. Под музыку, среди толкотни танцев, было гораздо удобнее решиться встать, увести из
залы одну из девиц, чем сделать это среди
общего молчания и чопорной неподвижности.
Доктор Клименко — городской врач — приготовлял в
зале все необходимое для осмотра: раствор сулемы, вазелин и другие вещи, и все это расставлял на отдельном маленьком столике. Здесь же у него лежали и белые бланки девушек, заменявшие им паспорта, и
общий алфавитный список. Девушки, одетые только в сорочки, чулки и туфли, стояли и сидели в отдалении. Ближе к столу стояла сама хозяйка — Анна Марковна, а немножко сзади ее — Эмма Эдуардовна и Зося.
Дяди мои поместились в отдельной столовой, из которой, кроме двери в
залу, был ход через
общую, или проходную, комнату в большую столярную; прежде это была горница, в которой у покойного дедушки Зубина помещалась канцелярия, а теперь в ней жил и работал столяр Михей, муж нашей няньки Агафьи, очень сердитый и грубый человек.
Едва мать и отец успели снять с себя дорожные шубы, как в
зале раздался свежий и громкий голос: «Да где же они? давайте их сюда!» Двери из
залы растворились, мы вошли, и я увидел высокого роста женщину, в волосах с проседью, которая с живостью протянула руки навстречу моей матери и весело сказала: «Насилу я дождалась тебя!» Мать после мне говорила, что Прасковья Ивановна так дружески, с таким чувством ее обняла, что она ту же минуту всею душою полюбила нашу
общую благодетельницу и без памяти обрадовалась, что может согласить благодарность с сердечною любовью.
Когда все собрались в обеденную
залу, в которой принимал гостей генерал,
общее напряжение достигло последних границ.
Мало-помалу образовались в
зале кружки, и даже Алексей Дмитрич, желая принять участие в
общем разговоре, начал слоняться из одного угла в другой, наводя на все сердца нестерпимое уныние. Женский пол скромно пробирался через
зал в гостиную и робко усаживался по стенке, в ожидании хозяек.
Однако, едва только я вступил в светлую паркетную
залу, наполненную народом, и увидел сотни молодых людей в гимназических мундирах и во фраках, из которых некоторые равнодушно взглянули на меня, и в дальнем конце важных профессоров, свободно ходивших около столов и сидевших в больших креслах, как я в ту же минуту разочаровался в надежде обратить на себя
общее внимание, и выражение моего лица, означавшее дома и еще в сенях как бы сожаление в том, что я против моей воли имею вид такой благородный и значительный, заменилось выражением сильнейшей робости и некоторого уныния.
Прежде всего большой дом был исправлен внутри: мраморные стены в
зале, лопнувшие в некоторых местах, были сделаны совершенно заново; гостиная оклеилась начавшими тогда входить в употребление насыпными суконными обоями зеленого цвета; боскетная была вновь расписана; но богаче всего, по желанию Катрин, украсилась их
общая с супругом спальня: она вся была обита в складку розовым штофом; мебель в ней имела таковую же обивку.
Стулья на этот раз усиленно застучали. В
зале произошло
общее движение. Дорожный телеграф дал знать, что поезд выехал с соседней станции и через двадцать минут будет в Бежецке. В то же время в
залу ворвалась кучка новых пассажиров. Поднялась обычная дорожная суета. Спешили брать билеты, закусывали, выпивали. Стыд — скрылся. Мы с Глумовым простились с Редедей и выбежали на платформу. Как вдруг мой слух поразил разговор.
Он напомнил мне некоего Жорженьку (ныне статский советник и кавалер), который в былое время хотя и не участвовал в
общих увеселениях, происходивших в этой
зале, но всегда в определенный час появлялся из внутренних апартаментов и, запыхавшись, с застенчивою торопливостью перебегал через
залу, причем воспитанницы кричали ему: Жорженька!
В
залах было грязновато, и уже с самого начала толпа казалась в значительной части пьяною. В тесных покоях с закоптелыми стенами и потолками горели кривые люстры; они казались громадными, тяжелыми, отнимающими много воздуха. Полинялые занавесы у дверей имели такой вид, что противно было задеть их. То здесь, то там собирались толпы, слышались восклицания и смех, — это ходили за наряженными в привлекавшие
общее внимание костюмы.
Не успел государь вступить в
зал, губернатор
общим представлением репрезентовал ему «предводителя и дворян» и тут же с оника отрапортовал, что дворяне просят позволения устроить на их счет корпус.
Сделав над собой всевозможное усилие, чтобы овладеть собою, он прежде всего вознамерился приласкаться к отцу Иоанну и, пользуясь тем, что в это время вошла в
залу Елизавета Петровна и
общим поклоном просила всех садиться за завтрак, параднейшим образом расставленный официантами старца, — он, как бы совершенно добродушным образом, обратился к нему...
Мать видалась со мной каждый день, но весьма на короткое время, и то в
общей приемной
зале.
Между тем в
зале для духовенства накрывался стол, и подавался полный обед из пяти блюд. Перед обедом отец, раздавая семинаристам, одетым в новые нанковые чуйки и певшим в
общем праздничном хоре, по гривенничку, расспрашивал их родителей об успехах молодежи.
Минуты через две, которые показались мне бесконечными, дверь снова отворилась, и я по знаку отца вернулся в
залу, представляя собою
общий предмет любопытства школьников.
Ровно в 8 часов внизу в коридоре раздавался громогласный звонок, по которому все устремлялись в большую
залу на утреннюю молитву, продолжавшуюся минут пять и состоявшую из лютеранских стихов, пропетых
общим хором под мастерскую игру на органе знакомого нам уже Мортимера.
Всякий новичок считался
общим достоянием второго класса, но бывали случаи, что один из «отчаянных» всецело завладевал каким-нибудь особенно питательным малышом, брал его, так сказать, на оброк. Для этого отчаянный оказывал сначала новичку лестное внимание, ходил с ним по
зале обнявшись и в конце концов обещал ему свое великодушное покровительство.
Вокруг стен чайной
залы стояли черные столы и скамейки; их сдвигали в один
общий стол к чаю и завтраку.
Прислушиваясь к разговорам взрослых, которые собрались к вечеру в большой
зале, где в это время для нас зажигали богато убранную елку, мы разделяли и
общие подозрения и
общий страх пред тем, что может ждать Ферапонта.
Два больших
зала, один — столовая, другой —
общее помещение для спокойных больных, широкий коридор со стеклянною дверью, выходившей в сад с цветником, и десятка два отдельных комнат, где жили больные, занимали нижний этаж; тут же были устроены две темные комнаты, одна обитая тюфяками, другая досками, в которые сажали буйных, и огромная мрачная комната со сводами — ванная.
Квартира — две комнаты: одна — большая
зала, где отгорожена и касса, а другая, тоже большая, — наша комната,
общая, тут и спальня.
И когда, случалось, раздавался
общий смех на мой счет, в котором даже m-me M* иногда невольно принимала участие, тогда я, в отчаянии, вне себя от горя, вырывался от своих тиранов и убегал наверх, где и дичал остальную часть дня, не смея показать своего лица в
зале.
Неожиданное появление Тины, влекшей на буксире застенчиво улыбающегося реалистика, произвело
общее недоумение. Взрослые один за другим переходили в
залу, где Тина, усадив мальчика на выдвижной табурет, уже успела зажечь свечи на великолепном шредеровском фортепиано.
Даже и теперь его можно было назвать красавцем, когда он, опоздав на десять минут к началу действия и обращая на себя
общее внимание, входил в зрительную
залу Большого театра — элегантный и самоуверенный, с гордо поставленной на осанистом туловище, породистой, слегка седеющей головой.
Юрий Азагаров решил в уме, что новоприбывший гость, должно быть, очень важный господин, потому что даже чопорные пожилые дамы встретили его почтительными улыбками, когда он вошел в
залу, сопровождаемый сияющим Аркадием Николаевичем. Сделав несколько
общих поклонов, незнакомец быстро прошел вместе с Рудневым в кабинет, но Юрий слышал, как он говорил на ходу о чем-то просившему его хозяину...
Когда окончилось это чтение, Хвалынцев пробрался в коридор, который был полон народом. Едва успел Константин Семенович перекинуться кое с кем из знакомых несколькими словами, как мимо него понеслась огромная гурьба, с криками: «на сходку! на сходку! в актовую
залу!» Студенты бежали, опережая друг друга. Увлеченный
общим потоком, и Хвалынцев направился туда же.
Съездил к старшинам клуба и выпросил
залу, околесил полгорода, приглашая участвовать разных любителей по части музыки и чтения, заказал билеты, справился, что будут стоить афишки, с бумагой, печатанием и разноской по городу, и наконец
общими усилиями с Устиновым и Стрешневой составил программу литературно-музыкального вечера.
Губернатор, отдав всем
общий поклон, вышел на середину
залы и остановился. Он не позвал майора в кабинет, но нарочно хотел «распушить» его в
зале при всех, дабы все видели непомуковскую строгость и высшую благонамеренность.
Общий поклон их величеств — и все офицеры, задыхавшиеся от жары в суконных застегнутых мундирах, кажется, не меньше любезных хозяев обрадовались окончанию представления и в сопровождении все того же мистера Вейля довольно поспешно вышли из тронной
залы в приемную, где были расставлены прохладительные напитки: сельтерская вода, лимонад, аршад и обыкновенный американский напиток «cherry coblar» — херес с водой и с толченым льдом.
После
общей молитвы, пропетой старшими, и пожеланий доброго утра вошедшей в
зал начальнице девочки, большие и маленькие, выжидательно устремились на нее взорами, и снова что-то гнетущее, остро-больное и тяжелое повисло над всеми этими головками в белых коленкоровых косынках, с тревожным выражением на юных детских личиках.
Охваченный всеми этими ощущениями от сцены, оркестра,
залы, я нет-нет да и вспоминаю, что ведь злосчастная война не кончена, прошло каких-нибудь два-три месяца со взятия Севастополя, что там десятки тысяч мертвецов гниют в
общих ямах и тысячи раненых томятся в госпиталях. А кругом ни малейшего признака национального горя и траура! Все разряжено, все ликует, упивается сладкозвучным пением, болтает, охорашивается, глазеет и грызет конфеты.
По
залу шла высокая, стройная женщина. Замечательная белизна кожи и тонкие черты лица, роскошные золотисто-пепельные волосы и зеленоватые глаза под темными бровями — таков был в
общих чертах портрет баронессы фон Армфельдт.
Ее приход прервал шумный разговор, и она почувствовала, что им всем при ней сделалось неловко. Она не подходила ни к их жаргону, ни к
общему настроению этих стареющих грешниц, возбужденных скабрезным разговором с очень молодыми мужчинами. В воздухе гостиной носилось нечто сродни тем книжкам, которые Нике хранил в одном из шкапчиков
залы, в дорогих художественных переплетах.
Когда наконец режиссер — судебный пристав — пришел за подсудимыми, то они уже были готовы для отражения всякой атаки со стороны их
общего врага — прокурора — и спокойно, даже торжественно, вошли в
зал заседания, где и заняли места впереди своих защитников.
— Мне снилось, что будто бы мы с тобой в Петербурге, в большой-большой ярко освещенной
зале, наполненной мужчинами и дамами в бальных костюмах. Ты была хозяйкой и представляла меня гостям. Среди
общего шума я расслышала следующие слова: «Это ее дочь… дочь»… Называли какую-то фамилию, но я не разобрала.
В это время в буфетную
залу вошел приехавший тоже провожать моего приятеля наш
общий знакомый и направился к нашему столу.
Все члены направились в
зал, приготовленный для
общего собрания, у дверей которого стояли два лакея, отбиравшие повестки у мало известных.
Несчастья ближних не мешают
общему веселью, и толпа на площади и в освещенной
зале всегда останется той же толпою, равнодушным тысячеглазым зверем, с любопытством глядящим на эшафот в ожидании жертвы и равнодушно присутствующим при ее последней агонии и даже подчас облизывающим свои кровожадные губы.
Созванное
общее собрание было очень бурное. С Величковским на нем повторилась почти та же история, что и с Владимиром Николаевичем на прошлом собрании. Его заставили отказаться от должности председателя и проводили из
залы вместе с неразлучной с ним Marie свистками и насмешками.
— Да, вообще… вообще Фебуфис — благородный малый, и если скульптор имеет об этом иное мнение, то он может потребовать от каждого из нас отдельных доказательств в
зале фехтовальных уроков, а Фебуфису мы пошлем
общее письмо, в котором напишем, как мы ему верим, как возлагаем на него самые лучшие наши надежды и клянемся ему в товарищеской любви и преданности до гроба.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила cебe прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее по середине
залы, и при
общем молчании своим грубым голосом сказала ей...